> Вступайте в наш молитвенный чат в Телеграм <

Более 2 тысяч человек молятся друг за друга в нашем чате каждый день. Присоединяйтесь! Бог слышит общие молитвы.

Тоска по Богу


Книга «Заутреня святителей» - Оглавление


Берусь за перо под сильным впечатлением небольшой книжки, вышедшей в Таллине (Ревеле) под заглавием «Земля Именинница». Автор её В. Никифоров-Волгин мне совершенно неведом. Не припомню, чтобы имя его встречалось мне в периодической печати. Начинающий? Может быть. Но в таком случае — с раннею зрелостью большого таланта, лишь изредка обнаруживающего неопытность стилистическими излишествами или бледностями. Судя по завершённости мысли, по твёрдому рисунку продуманно выношенных и определённо выраженных образов, этот новый писатель едва ли очень молодой человек, а скорее уже зрелый наблюдатель жизни, поздно взявшийся за перо, чтобы излить душу — тяжело накопившиеся «сердца горестные заметы».

Но это — в сторону. Я не литературную критику собираюсь писать. Какой г. В. Никифоров-Волгин литератор и художник — разберут и скажут другие, более меня привычные и компетентные судьи. Важен моральный центр ­тяжести этой книги кратких зарисовок современной подсоветской, деревенской и мелкогородской действительности, освещающих её со стороны, мало затронутой в противобольшевицкой литературе. Наши обличения устремляются преимущественно на материальные ущербы и лишения, терпимые населением СССР под властью большевиков, восстановивших в государстве значительно ухудшенное крепостное право. Само собою разумеется, что и духовный разгром Православной России не оставляется обличителями без внимания. Напротив. Ужасы гонений на Церковь, на семью описываются во множестве и так страшно, что, читая, в отчаяние приходит верующая душа, твердя безнадёжное Аввакумово слово: «Отдал Бог светлую Россию сатане, да омыется кровию праведных». Или ещё более безнадёжное, новое, изречённое в Соловках заточённым митрополитом Петром Крутицким: «Был русский народ Богоносцем, а стал богопоносцем».

Непроглядный мрак духовный. Воистину, та кромешная тьма, где единые звуки — плач и скрежет зубовный грешников, мучимых червем, неутомимо грызущим.

В. Никифоров-Волгин материальных бед русского народа касается сравнительно мало. (Есть в книжке потрясающе сильный, в четырёхстраничной краткости своей рассказ «Голод».) Беды телесные в «Земле Имениннице» как бы фон, сам собою подразумеваемый, не требуя жестокой разрисовки. Весь интерес писателя обращён на духовную нужду народа, ограбленного в вере своей, и, в частности, особенно подчеркнуто, на переживания антихристова пришествия верно устоявшею во Христе частью православного мира и его духовенства. Рассказы Никифорова-Волгина похожи на «духовные стихи» слепых старцев: рапсодии о людях, как будто маленьких, но своею могучею верою подъемлемых над смятённым и отчаянным человечеством выше всех великих и сильных.

Мрачных и отвратительных эпизодов в зарисовках Никифорова-Волгина не меньше, чем в самых острых и жгучих обличительных хрониках развращения безбожием «светлой России, отданной сатане». Но странное дело. Конечно, и в передаче этого писателя — всегда очень сжатой, скупой на слова, без «размазывания», — все эти ужасы и мерзости вызывают в читателе негодование, отвращение, гнев, жажду борьбы с диким разгулом насильствующего произвола. Но не последуются они тем унынием до отчаяния, которое обычно приносят читателю мартирологи современной религиозности. Ибо сквозь великую грусть, внедряемую в душу трогательною книгою, таинственно светит некий тёплый, кромешной тьмы не рассеивающий, но издалека её путеводно пронизывающий, упованием бодрящий луч. Эта книга — шмелёвского настроения, но Шмелёва не апокалиптически страшного «Солнца мёртвых», а Шмелёва позднейшего, задумавшегося о «Путях Небесных».

Что может быть угрюмее судьбы «Архиерея» (значительнейший рассказ книги), одиноко умирающего в опустелом, обращённом в «мерзость запустения» монастыре, сохраняя единственную связь с миром в лице семидесятилетнего келейника, пессимиста, который как ворон каркает владыке изо дня в день новости трагические и позорные. «Отец Григорий мученическую смерть приял… Пришли к нему во время Литургии, раскрыли ему рот, выстрелили в него и сказали: „Мы тебя причащаем“. Протодиакон Иорданов в совнархоз определился. Недавно сан дьяконский снял и на татарке женился. В театре, сказывают, арии богохульные поёт».

Отец Павел Скорбященский, «некогда ярый защитник самодержавия, строгий церковный уставщик, знаток канонического права, громивший когда-то духовенство за либеральный образ мыслей, за подстриженные волосы, щегольские рясы и даже белые воротнички», теперь является к архиерею стриженым, в смокинге, и развязно предлагает «сделку»:

« — Я к вам по важному делу, владыка… Церковь мою постигло некое попущение! На днях, волею законных властей, у меня было произведено изъятие священных сосудов на нужды нашей многострадальной родины. Что ж, я с радостью. Деньги России нужны, а у нас в церквах да монастырях драгоценности понапрасну гуляют…

— Гуляют, говорите? — с горькой улыбкой спросил владыка. — Что же дальше, отец Павел?

— А дальше, владыка, вот что: сосуды-то у меня взяли, а других не дали. Вот я и пришёл к вашей милости. Не дадите ли вы мне сосуды из вашей домовой церкви? Вы, властию вам данной, можете и без них обойтись!

— Каким это образом? Я часто служу Литургию.

— Пустое дело, владыко. Правила апостольские и канонические теперь устарели и необходимо считаться с временем!.. Вы епископ? Да. Обладаете благодатью Святого Духа? Обладаете. Так что же вам стоит сей стакан превратить в Чашу Господню, а сие блюдечко в дискос? Очень просто! А главное, этой перемены никто у вас не увидит. А у меня, владыка, народ… со стаканом-то мне выходить на амвон зело непристойно!»

И даже не понял перекрасившийся священнослужитель, за что «старомодный» епископ отказал ему в благословении и указал на дверь.

Трагический объезд епархии — на простых крестьянских санях, одетым в баранью шубу, тёплую шапку с наушниками и валенки. Молебен в амбаре: церковь отобрали под «народный дом». За недостатком места богомольцы «стояли под открытым небом и все навзрыд плакали». В другом селе пьяные парни сожгли церковь, а поэтому краткий молебен служили на развалинах, и почти все стояли на снегу на коленях и горько выкрикивали слова молитв: «Господи, спаси! Господи, помилуй!»

«Во время служения в лесу раздалось несколько ружейных залпов.

Пронёсся испуганный шёпот:

— Расстреливают…»

В третье село епископ уже не поехал: «На днях убили там священника, а церковь превратили в кооператив».

— Да, — скажет читатель, — действительно, тьма кромешная, плач и скрежет зубовный. Но вы говорите о «луче»? Где же он, где вы видите этот утешительный луч спасительного упования?

— А вот, погодите.

«По дороге к селу Званову среди поля повстречали старика в рясе и с котомкою за плечами… оказавшегося священником Василием Нильским.

— Откуда и куда, батюшка? — спросил Палладий, благословляя отца Василия.

— Скитаюсь, владыка. Из села Орехова меня выгнали. Церковь мою запечатали. Хожу я из деревни в деревню с Христом попутчиком, да с алтарём Его за спиною…

— Как так с алтарём?

— В котомке у меня антиминс, Чаша деревянная, епитрахиль да служебные книги. Приду в какую-нибудь деревню, разложу в избе или в летнее время в лесу свой антиминс и начну совершать Святые Христовы Тайны».

«Много тяжелых впечатлений вынес владыка из своих скитаний по приходам. Много слёз, горя и ужасов впитала душа его… И замутнился бы разум его от отчаяния, если бы мысль епископа не останавливалась бы в раздумье над огоньками свечей в тёмных амбарах и сараях, превращённых в церковь, на богомольцах, стоящих на снегу, на коленях, и в особенности на том священнике с алтарём за плечами, шагавшем по крестьянским дорогам… с деревянной Чашей Христовой…»

Что могут встретить эти попики-странники «с алтарём Христовым за плечами» на своём страдном пути в недра толщи народной? Всего хватит: и насмешек, и поругания, и биты будут, и в тюрьмы ввержены, а возможно, удостоятся и мученическую кончину приять. Но зато и ждёт их великая мзда, не только посмертная, на небесах, но и попутно здесь на земле: встречать русских людей, покаянно пробуждающихся от бесовского кошмара. Видеть, узнавать, чувствовать, как в усталости от напускного безбожия, со всеми истекающими из него искажениями нравов, просыпается и множится в русском народе тоска по Богу.

Книга озаглавлена «Землёю Именинницею», по одному из прелестных рассказов о переживаниях автором в детстве церковно-праздничных дней (серия, однородная с «Праздниками» И. С. Шмелёва). Но истинно определяющим содержание книги заглавием было бы, по-моему, именно вот это: «Тоска по Богу».

Много истосковавшихся по Богу новых людей показывает нам г. Никифоров-Волгин, и жуткие это, трагические люди. За каждым в недавнем прошлом остались чудовищные дела кощунства, святотатства, человекоубийства, насилия и надругательства над ближними. Каждый словно вопль из покаянного канона.

«Руце всякими осквернила еси злодеяниями, душе моя: и како тех воздеваеши на высоту беседующе Богу? нозе непотребны сотворила еси, на дела ходящи студная»…

И вдруг, в привычку равнодушного и даже весёлого греха, преступлений, злодеяний — гром, тот спасительный гром «русского Бога», который в старину сделал великого грешника Власа покаянным сборщиком на построение храма Божьего и лютого атамана-разбойника Кудеяра похоронил подвижником-схимником у стен Преображенского собора в студёной Соловецкой обители.

Теперь Власы и Кудеяры перестали быть единицами в народе. Их даже не десятки, не сотни, а многие тысячи. Коммунистический антихрист заманивает их в своё воинство неограниченным кредитом на все плотские соблазны и похоти: Бога нет, души нет, всё дозволено! В страшных и отвратительных делах признаются они, Власы и Кудеяры современности. Но не хочет Бог погибели грешников. Для каждого из них готовит мгновение спасительного грома, который внезапно парализует лукавого беса, допущенного ими хозяйствовать в их душах, и, возвращая человека к волевому самочувствию, самосознанию и самоотчету, даёт ему «плач благ и покаяния вины, и разум спасения».

Чудно и страшно действие этого грома, а бьёт он, подкравшись тихо, невзначай: поражённый им грешник и сам не сразу понимает, что такое с ним вдруг сделалось.

«— Хотите расскажу, как я мощи преподобного из гробницы выбросил? — со смехом спросил Фёдор («Юродивый»).

— Зачем же ты смеёшься? — угрюмо заметили ему.

— Это я так. Я, братишки, не смеюсь. Смех этот, братишки, у меня вроде болезни. Итак, слушайте… После этого дела пошли мы в трактир… Сколько я пил в трактире — не помню. Чем больше пью, тем на душе страшнее…»

Чудится Фёдору выкинутый из раки угодник. И — смерть в опустошённой душе, а на лице и в голосе — проклятие непроизвольное — смех, от которого содрогаются слушатели, полупьяные мужики:

«— Да не смейся же ты… нехорошо ты смеёшься!

— Да не смеюсь я, — с отчаянием отрицает Фёдор, — говорю же вам: вроде болезни это у меня…

— Волк ты! — угрюмо грозит ему один из мужиков.

— Это правда, что я волк, — соглашается Фёдор. — Только сердце моё жалостное».

И признаётся казнимый непроизвольным бесовским смехом неврастеник, что он не в состоянии без слёз слушать панихиду… А мощи выбрасывал из гробниц!

«Зачем ты это сделал? — строго спрашивает верующая старуха, — матушка, что ли, тебя не благословила или твой Ангел Хранитель от тебя отступил?»

Затем, что есть в человеке пропасть, бездонности которой он в удалом дерзновении сам не понимает, покуда не закачается на самом краю её, в неопровержимо чувствуемой опасности, что ещё один дерзновенный шаг — и ухнул ты вниз непоправимо и безвозвратно. Вот это-то последнее преступление, способности на которое сам преступник в себе испугался, и сверкает ему в глаза тою «просветительною молнией» среди «тьмы несветимыя», что прекращает в человеке охоту быть «бесам обрадование» и озаряет ужасное отдаление его от утраченного и забытого Бога.

Герои г. Никифорова-Волгина — это именно люди, которых мать «не благословила или Ангел Хранитель от них отступился». И — «погрузи их в глубине прегрешений, иже праведных враг», «прельсти внушением греховным враг-льстец, и от Тебя, Блаже, далече удали»… Сами мы эмигранты и беженцы и всякого рода эмигрантов и беженцев знаем весьма разнообразно. Но г. Никифоров-Волгин добавил в эту пестроту ещё один тип: красноармейца-покаянца, который тайно, с риском для жизни, перебирается через эстонскую границу с единственною целью — исповедаться в своих тяжких грехах в Печёрском монастыре, на месте, где великий человекоубийца Иван Грозный отрубил голову святому игумену Корнилию, а потом покаянно рыдал над его телом.

Нелёгкая это задача для души, от Бога отвратившейся и удалившейся, обратно приблизиться к Нему. Тяжкая, свирепая борьба врывается в совесть лютым когтистым зверем; бес, хотя уже поражённый громом, упорствует не выпустить из своих зубов доставшуюся ему было «снедь». Ну, и:

как поёт о Кудеяре полюбившаяся народу некрасовская баллада «Было двенадцать разбойников»…

И вот навстречу-то таким мятущимся Кудеярам, Власам, Иванам Грозным нашего века; Фёдору, Игнату Муромцеву, который из Чаш Господних водку пил и иконы на мушку брал («Земной поклон»); красноармейцу, грязными солдатскими сапожищами топтавшему Лик Богоматери, а потом в усердии «загладить своё окаянство» изнуряющему тело своё ношением железных вериг («Вериги»), — всем им, этим «неуспокоенным», «взвьюженным» совестью людям, злодеям-мученикам навстречу «идёт отец Василий с деревянной Чашей. И вокруг него ночь, и падает снег, а он идёт, идёт…»

И смотрят встречные мужики-ездоки, лихие пьяницы на благого странника «затаёнными древнерусскими (как хорошо!) глазами»:

«— Никитушка, куда плетёшься, Богова душа?..

— Господь туда зовёт… — зябко прошептал юродивый, указывая в степную, взвьюженную даль.

— Замёрзнешь ты в степи! Ишь, снег-то пошёл какой неуёмный!

— Это не снег, а цветики беленькие, — строго ответил Никитушка. — Господни цветики!.. Весна в небесах… Яблоньки райские осыпаются…

— Никитушка! Нехорошо в степи быть одному. Садись к нам в сани. Поедем в гости, а?

Никитушка замахал руками.

— Не замайте меня, ибо на мне рука Господня».

И — «самый пьяный и лихой» из мужиков валится в ноги юродивому: «Благослови меня, недостойного! Ты святой!»

Души, Бога утратившие и по Богу тоскующие, жаждут и ищут встреч с душами, Бога сохранившими и способными поделиться Богом с неимущими Его.

Кудеяры, зарывшие под ракитою свои окровавленные ножи, ходят странниками по русским дорогам, в чаянии Христова утешения и чутьём, на взгляд, узнают их отцы Васильи с деревянной Чашей и другие странники, Христовым утешением владеющие: «Грядёт Божий человек… Взор тихий, а душа беспокойная».

И такой-то обновляющийся «Божий человек», отставной Кудеяр, Игнат Муромцев, встретив в артели богомольцев припадочного мальчика Антошу, — припадочного оттого, что Муромцев на глазах мальчика расстрелял его отца и мать, — «взял Муромцев его на руки, и опять пошли мерным русским шагом, краем Волхова, под синими холодными мерцаниями, к дальнему монастырю»…

«И долго смотрел иеромонах вслед красноармейцу в веригах и думал о таинственных жутких путях русской души, о величайших падениях ее и величайших восстаниях, — России разбойной и России веригоносной».

Долго думает о том же и читатель, расставаясь с прекрасною книгою В. Никифорова-Волгина — возвышенною поэмою русской тоски по Богу и упования к Нему возвращения.

Александр Амфитеатров, Газета «Возрождение».

Париж. 1938, 14 янв.

Впервые: газета «Меч».

Варшава. 1937, 25 дек.

Помощь сайту Православная-Библиотека.Ru

Из письма Александра Амфитеатрова Вячеславу Иванов...

By accepting you will be accessing a service provided by a third-party external to https://pravoslavnaya-biblioteka.ru/

Copyright © Православная-Библиотека.Ru 2009-2022
Все права защищены