Чиновник странноприимного ведомства

Главный по беженцам

– Дружище, я профессиональный бюрократ, – говорил он о себе с улыбкой. – От французского «бюро» – «письменный стол» – и греческого «кратос», то бишь «власть». Русский эквивалент слова «бюрократ» – столоначальник. Я – антигерой нашего времени: чинуша-управленец. Маленького ранга только. Крошечный такой, из кармана гоголевской шинели. Чиновник странноприимного ведомства.

Его юмор был настолько тонок, что я порой не понимал, когда он разглагольствует шутя, когда говорит серьезно.

Мы познакомились где-то в начале 1990-х, примерно между первым и вторым путчами. Это было время развала СССР. Герой моего рассказа возглавлял отделение миграционной службы. Нынешняя продвинутая молодежь, слово «стабильность» считающая чуть ли не непристойным, смутно представляет, каково это – жить в эпоху перемен. А мы, люди старшего поколения, хорошо помним Чернобыльскую катастрофу, Спитакское землетрясение, Карабахские события, Ферганские погромы, Ошскую резню, войны в Таджикистане, Приднестровье, а потом и у нас на Северном Кавказе. Из бывших братских республик на историческую родину текли потоки изгоняемых отовсюду соотечественников – «россиян», из регионов России в центральные области страны тянулись толпы вынужденных русскоязычных переселенцев. Созданная на базе Комитета по делам миграции населения при Министерстве труда и занятости населения РФ миграционная служба оказалась очень нужной, полезной организацией – и стала чуть ли не единственной структурой в стране, предоставлявшей беженцам реальную помощь.

Возглавляемое приятелем отделение было одно на два района и состояло, кажется, из единственного человека – самого начальника. В понедельник, среду и пятницу он работал у себя в райцентре, а во вторник и четверг приезжал на пригородном поезде к нам. В одном из административных зданий с тыльной стороны, через запасной выход, деревянная лестница вела на второй этаж, на котором в конце коридора располагался крохотный кабинетик со столиком, занимаемый моим приятелем.

Не помню, как попал впервые в его каморку, и какая причина могла меня привести на прием к должностному лицу. Как-то получилось так, что потом стал постоянно приходить в гости: пообщаться с ним, его посетителями, послушать людей, ума набраться. Я в ту пору сам принадлежал к молодому поколению, которое «ждало перемен», обвиняло во всех бедах страны коммунистическую идеологию и верило в счастливое демократическое будущее России в дружной семье любящих ее добрых западных стран. Естественно, был оголтелым анархистом, терпеть не мог канцелярское племя, функционеров и начальников всех мастей, так сказать, «угнетателей народа».

Внешность хозяина кабинетика полностью соответствовала представляемому мной образу типичного чиновника – социального работника, парторга, комсомольского секретаря. Все черты его облика – высокий рост, широченные борцовские плечи, грудь колесом, румяные щеки, невозмутимое выражение лица, ироничная улыбка, хитрый прищур умных серых глаз – производили впечатление уверенного в себе, спокойного, мужественного, своего-в-доску-парня, каким в лубочных совковых фильмах изображали комсомольских вожаков. Он и действительно в прошлом, на каких-то этапах своей карьеры, работал в комсомоле, потом в райкоме – до того, как партию разогнали после провала ГКЧП. На нем всегда были выглаженные брюки, безупречно чистая рубашка, идеально ровно повязанный галстук.

В его отношении к людям тоже присутствовало нечто неистребимо комсомольско-секретарское. Он не «принимал посетителей», а встречал каждого входящего, скорее, как приятеля:

– Приветствую, Николай Петрович! А я с утра вас ждал. Какие-то проблемы задержали?..

Или:

– Гамарджоба, Артур! Ну, наконец-то заглянул. Валер, знакомься, это – Артур. Артур, это – Валерка, хороший парень. Тоже, кстати, на гитаре играет классно!

Никакой рисовки, панибратства, фамильярности в его манере общаться не было. Только – природное, естественное дружелюбие. Однако формалистом и тертым канцелярским волком он был взаправдошным, нешуточным. Для учета посетителей у него имелась большущая общая тетрадь, странички которой были аккуратно разграфлены им собственноручно цветной пастой на столбики и строчки. О каждом посетителе приятель записывал данные в соответствующие ячейки таблицы: Дата обращения, №, ФИО, повод обращения, принятые меры, результат принятых мер и т. д. Отдельные сведения: кому звонил, что ответили, куда направлено письмо, каков ответ на письмо, какой запрос сделан, каков результат запроса и прочее. На каждый случай жизни имелась отдельная графа. С невольным изумлением взирал я на странички кондуита, казавшегося мне вершиной изобретательности бюрократической мысли. Очень скоро мой сатирический скептицизм сменился неподдельным уважением. Народу через миграционную службу проходила масса, держать в памяти всю информацию о каждом человеке и его проблемах было нереально.

Не сказать, что в государстве тогда мало что делалось для беженцев. Организовывались и переформировывались всякие комиссии, комитеты, подкомитеты. Принимались какие-то законы, издавались подзаконные акты, сочинялись инструкции – разрозненные, не связанные общей концепцией, хаотические, часто вступающие в противоречие между собой. Несмотря на то, что Интернета еще не существовало, мой знакомый прекрасно ориентировался в правовом море, выхватывал постановление, подходящее под конкретный случай, и начинал выбивать для очередного подопечного какие-то положенные ему блага: льготы, кредиты, субсидии и так далее. И у него это прекрасно получалось! Кого-то он устраивал на работу, кому-то помогал получить статус беженца, кому-то – оформить документы.

Для достижения целей он, не стесняясь, использовал свои знакомства, связи. У меня создалось впечатление, что бывшие комсомольцы всей страны друг друга знали, имели в виду, созванивались, делились информацией. Мой приятель не видел в этом ничего плохого:

– Камрад, я и на этот свет пришел благодаря личным связям. Друзья должны друг другу помогать. Ду ю эгри?

Так-то оно так, вот только просил он всегда помочь не себе…

Верю ли я в карму?

Большую часть мигрантов на исторической родине встречали не с распростертыми объятьями. По многим причинам им не все были рады. Они отнимали у местных рабочие места. Тут и коренным работать было негде, а приезжие являлись в любом деле лучшими профессионалами. Если человек сварщик – то уж сварщик, если водитель – то с шестью категориями в правах, если механик – то способный буквально по звуку мотора диагностировать неполадку. Они не пили так сильно, как наши (во всяком случае, на работе). Так что при наличии вакансий им при приеме отдавали предпочтение.

Менталитет приезжих отличался от нашего. Люди привозили к нам обычаи, традиции, кухню разных мест. Каждого входящего в их жилище, по какому бы поводу человек ни пришел, они тащили за стол. Выходцы из Средней Азии, Закавказья прекрасно готовили плов, пили зеленый плиточный чай, отдающий урюком, не из чашек, а из пиал без ручек. Они любили чай с молоком, а кофе – без. Перевернуть лепешку на столе «вниз головой» считали чуть ли не за грех: это хлеб, ему больно.

А еще они везли с собой коррупцию на бытовом уровне, которая у нас пока только набирала обороты. Для них было само собой разумеющимся давать денежку всем: начальнику, чтоб взял на работу; заведующей детсадом, берущей ребенка; учительнице, чтоб не обижала школьника; медсестре, чтоб к больному подходила. На почте, не желая терять время в ожидании, приезжий подходил к работнице напрямую и совал ей банкноту, чтобы выдала посылку вне очереди. И когда та, красная от возмущения, кричала: «Гражданин, встаньте в очередь!» – он недоумевал: что не так сделал? Может, мало денежек предложил?

Приживались приезжие, укоренялись трудно. Отношение к ним было со стороны населения – по большей части недружелюбным, а со стороны властей – по меньшей мере раздраженным.

Как-то приятель спросил меня:

– Май френд Валерий, ты веришь в карму?

– Шутишь? Мы ж православные.

– Да я не индийские заморочки имею в виду, а, сказать по-нашему, – судьбу, что ли, предопределенность. На этой работе я столкнулся с непонятными явлениями. Среди моих подопечных огромный процент людей не просто несчастных, а патологически неудачливых, невезучих, что ли. До нынешней своей должности я работал на разных постах, принимал посетителей, решал чьи-то проблемы. Мне приходилось дело иметь со многими людьми, разными людьми. Профессиональный управленец, знаю, как какие цели достигать. Решение всякого вопроса предполагает соблюдение накатанных алгоритмов действий, требует соответствующих усилий, определенного количества шагов. Abovousqueadmala, так сказать. Но есть люди, для которых решение любой задачи превращается в преодоление полосы препятствий.

Я бы провел аналогию со здоровьем. Человек здоровый, крепкий может упасть, сломать ногу. На вытяжке лежит, потом на костылях ползает. Через месяц, смотришь, – он уже гипс снял, бегает, как ни в чем. А у иного без видимых причин немножко животик заболел, потом сильно. Его лечат-лечат, а он не выздоравливает. И не выздоровеет. Так и с жизненными обстоятельствами у некоторых. У кого-то, к примеру, не просто случилась беда, и он потерял крышу над головой, имущество, работу, близких. Человек приехал сюда, а несчастья его преследуют, добивают. Он не может устроиться на работу, потому что у него нет гражданства. Чтобы получить гражданство РФ, ему необходим паспорт СССР, который потерялся во время переезда. Я шлю запрос в Казахстан, а оттуда никто не отвечает. То, что предполагалось решить в два счета, затягивается на месяцы. Проблемы возникают со всем: оформлением документов, получением справок, медицинским обслуживанием. С учебой у детей приезжих нелады. Отличники в Узбекистане, Киргизии в наших школах не тянут на тройки поначалу. Как будто темная, злая сила вмешивается во все и тормозит, мешает, путает.

И вот, другой пример. Бывал у меня на приеме несколько раз переселенец из Туркмении. Ну, туркмен стопроцентный – смуглый, кучерявый, губастый. По-русски говорил с диким акцентом, и подчеркивал зачем-то, что – русский, как будто мне какая-то разница. И он на раз-два решал все свои вопросы, без моей помощи практически. Моментально оформил статус беженца, гражданство, получил кредит, купил дом, перепродал – и исчез! В течение месяца это все происходило, на моих глазах, я только диву давался!

О Марии и Марфе

Начальник миграционной службы был верующим человеком. Строго соблюдал посты, посещал храм. Вера его была очень практической, разумной, трезвой. Напечатанных на принтере листовок с «предсказаниями старцев» и «пророчествах» о приходе Антихриста, в изобилии тогда наводнивших православную среду, он не читал. В теологические дискуссии не вступал. Молитвенником и праведником себя не считал никак. Как-то в разговоре он сказал:

– В Евангелии от Луки у меня есть любимое место: рассказ о Марии и Марфе. Я много раз его перечитывал, размышлял. Да, Христос сказал, что Мария избрала благую часть. Однако разве Господь утверждал, что Марфа делала что-то плохое? Есть люди избранные, для которых молитва, поучение в Писании – главное дело жизни. Но если мы молитвенники плохие – не должны ли мы брать пример с Марфы и служить Богу тем, чем можем: одевать нагих, кормить алчущих, поить жаждущих, посещать больных, принимать странников – вот этих беженцев?

Знаешь, я не мечтатель. Но пофантазировать люблю. Если бы у меня когда-нибудь появилось много-много денег – построил бы на них храм. Я – человек действия, мне работать легче, чем молиться. А добрые люди, избравшие благую часть, в нем бы молились за нас с тобой…

Он познакомил меня с большим количеством людей. Со многими мы в дальнейшем стали приятелями. Кто-то попадал ко мне в гости, к кому-то сам потом забегал попить чайку, поговорить. Я и до знакомства с начальником миграционного отдела понимал, что в этом мире много страданий и бед. Но жизни большинства людей, бывавших в его кабинете, представляли собой концентрацию скорбей, болезней, бедствий.

Жизнь прожить – не поле перейти

Близко сошлись мы с Борисом (так звучало его имя в русской транскрипции, а в действительности его звали похоже, но по-другому). Борис – иранец, жена – русская. Они с сыном приехали из Таджикистана. Там жили в небольшом предгорном поселке, тихом и уютном, в котором все друг друга знали. В горах по ночам выли шакалы. Вечерами после работы по дороге домой жители заходили в чайхану. В чайханах, в отличие от ресторанчиков, спиртного не продают. Мужчины пили зеленый чай со сластями, разговаривали и, обсудив все новости, шли к своим семьям. Когда в стране начались волнения, местных это поначалу как будто не касалось. Беспорядки в Душанбе, противостояние центральных властей и исламистов, а затем и внутриэтнические, межклановые разборки казались чем-то непонятным, далеким, нереальным. А потом началась война. И боестолкновения стали происходить порой уже так близко, что слышны были перестрелки. И чайхана опустела, а в домах после захода солнца люди боялись включать свет. Уехали бы давно, да тесть, живший с супругой неподалеку, уперся:

– Никуда я не поеду. Я тут 40 лет прожил, всю жизнь врачом работаю, меня во всей округе знают. Это не наши разборки. Никто нас не тронет, никому мы не нужны.

Но однажды ночью к нему во двор заехал «ЗИЛ», какие-то боевики высадили из кузова связанных людей, расстреляли из автоматов и укатили. Тесть с тещей все это видели сквозь щелочку меж штор. Утром же они заплатили соседу, и тот отвез их на своей «копейке» в город на вокзал. Уехали в Россию, бросив все.

Борис с семьей собирались выехать на следующий день, но дороги уже были перекрыты вооруженными людьми, которые останавливали все машины, кого-то пропускали, кого-то поворачивали назад. Запросто могли и перестрелять. Их вывез, рискуя собственной жизнью, друг-таджик в грузовике с будкой, в которой за мебельным гарнитуром прятались Борис, его жена и сынок Карим.

Тесть с тещей по приезде в Россию вернулись в родную деревню, вселились в брошенный домик. Там же осела и семья зятя, которой сельсовет выделил жилье в бывшем общежитии. Борис устроился водителем «КАМаза» в совхоз, часто ездил в командировки. Пусть зарплата небольшая, но зато войны нет. Кроликов развели, огород сажали. Жить бы да жить. Да пришла беда, откуда он не ждал. Жена начала пить. Родни много, куда ни пойди, везде сажают за стол, наливают. Муж боролся, пытался что-то сделать, но стоило уехать из дома – женщина уходила в загул. Они развелись. Борису не нужно было от государства нашего ни денег, ни пособий, ни помощи. Единственное, чего он хотел, – забрать сына у пьющей матери. Но у него не было гражданства РФ, его можно было получить, только прожив в России 5 лет. И друг мой помогал ему ускорить этот процесс.

С Борисом мы впоследствии работали вместе. Тихий, скромный парень, очень вежливый. Помимо таджикского и русского, знал персидский язык, читал Хайяма в оригинале. Однажды он спросил меня:

– Слушай, а зачем вы в селе церковь строите вторую? Есть же одна.

– Ну, село большое, одного храма мало. С другого конца бабушкам ходить далеко.

– А вдруг от этого храма беда придет?

– Как это может быть?

– Ну, вот откроется новый храм, будет в нем мулла новый… Ну да, священник то есть. Священник в старой церкви людей станет одному учить, а в новой – другому. И пойдут между людьми споры, разделения, потом стрелять друг в друга начнут… Я про такое знаю.

– Про войну между православными?!

– А какая разница? Раз между мусульманами такое бывает, значит, и между христианами может быть.

– Ну, это вряд ли, Борь, – засмеялся я. Настолько мне тогда казалось это невероятным…

Забегая вперед, скажу, что Борис стал гражданином РФ, однако суд за сына, на котором многочисленные свидетели – родственники матери – выступали в ее защиту и обвиняли бывшего мужа в клевете на добропорядочную женщину, он проиграл. Но настало время – Карим вырос и, перейдя в девятый класс, ушел к отцу сам.

Не стреляйте в пианиста

Особенно подружились мы с Виктором Алексеевичем, которому приятель мой помогал решать целый комплекс проблем. Это был статный, высокий мужчина с шевелюрой пшеничного цвета и пышными гвардейскими усами. Они с женой, оба музыканты, с двумя дочерьми приехали к нам из Грозного еще до Первой Чеченской войны. Денежек, привезенных с собой, у семьи хватило на небольшой домик. Вещей, пришедших контейнером по железной дороге, было немного. Главная ценность, о которой супруги переживали – Беккеровский рояль – оказался в изуродованном виде: крышка оторвана, боковушка вскрыта ломом или монтировкой. Как горько пошутил хозяин:

– Наркотики, наверно, искали или оружие.

Впрочем, Виктор Алексеевич был не только пианист, но и мастер-краснодеревщик, и его золотые руки восстановили инструмент. Он умел делать все, даже мебель, обтянутую кожей. Первое время я помогал ему найти работу – в основном временные шабашки у богатеньких, потом о мастере узнали, и без дел человек уже не оставался. Как-то у него дома пили с ним чаек, и хозяин рассказывал:

– Валер, как же у вас спокойно, мирно. Поначалу, когда приехали, мы никак не могли привыкнуть к местным заморочкам. У вас тут любят по любому поводу фейерверки запускать. Бывало, как начнется к ночи канонада, мы всей семьей вскакиваем, трясемся. А это – салют. Или услышим голоса громкие – в окна выглядываем испуганно. Оказывается, просто люди идут подвыпившие, песни поют. Да что говорить! Я прекрасно владею рукопашным боем. Но когда иду по улице, а навстречу – незнакомый человек, я весь напрягаюсь и жду, что сейчас на меня могут напасть, на другую сторону сворачиваю на всякий случай. Если же поблизости милиционер, мне вдвойне страшно: я ж чужой, человек в форме поддержит нападающего и арестует меня. Или выстрелит. У него же оружие есть…

Виктор Алексеевич обладал абсолютным музыкальным слухом. Он мог, задев случайно ложечкой об стаканчик, сказать про звук:

– Си бемоль третьей октавы. Часто в кантилене применяется, в кульминациях…

Папа Виктора был офицером, и по стране семья поездила вдоволь. В юности Витя мечтал стать великим пианистом. Он окончил два музыкальных училища, проводил в молодости за роялем по 4–6 часов ежедневно. Долгое время прожил в Воркуте и очень тепло о ней вспоминал. В его рассказах заполярный город, который Алексеевич полушутя называл столицей мира, представал отнюдь не медвежьим углом, а напротив – культурным, интеллигентным населенным пунктом. Туда ведь, начиная с революции, при советской власти ссылали огромное количество интеллигенции – дворян, князей, графов, царских офицеров, ученых, литераторов, чьи потомки составляли большой пласт населения.

Великого музыканта из Виктора не получилось. Он играл в цирковом оркестре, работал тапером в ресторанах. Воркута 1970-х была устроена не как обычный город. Она состояла из центра и поселков среди тундры вокруг, к которым вели дороги. Почти в каждом таком пункте имелся свой ресторанчик. Алексеевич ездил от поселка к поселку и исполнял музыку в кабаках на заказ. Денег было – мама, не горюй. В Грозный его занесло по воле случая, там он создал семью. Между прочим, очень любил этот город, у него друзья там остались, в том числе чеченцы. Но Воркуту он любил больше.

Однажды мы с Виктором зашли в Дом культуры: услышали, что учреждению требовался музруководитель. Невесть зачем попавший в тот день в ДК подвыпивший чудик Гена, бывший работник филармонии, встретил нас у входа неласково:

– Тебя знаю. А ты кто?

– Виктор Алексеевич.

– Я не спрашиваю, как тебя зовут. Я спрашиваю, кто ты.

– Человек. Музыкант. Пианист. Столяр. Что вас интересует?

Гена презрительно ухмыльнулся:

– Запомни, незнакомец! В этом городе есть только один настоящий пианист. Это – я, Геннадий Киселев!

– Значит, будет два! – дружелюбно улыбнулся Алексеевич.

– Тогда пойдем к фано, аргументируй!

Мы прошли в актовый зал. Виктор Алексеевич сел к роялю. С хрустом размял деформированные полиартритом пальцы. Застыл на мгновение – и бросил персты на клавиши, будто Боян – десять соколов на стаю лебедей. Мощный аккорд сотряс стены. И понеслось. Все помещение буквально наводнила музыка. Маэстро играл подряд то классику, то джаз, то блюз, импровизируя на ходу, наслаждаясь самим процессом. Когда Алексеевич окончил играть и повернулся, растроганный Генка, весь в слезах, протянул ему руку и сказал:

– Брат, прости меня. Ты действительно пианист. А я – никто…

И ушел, сутулясь.

Эх, до чего ж мы чудные бываем, люди русские!

Сказано – сделано

Сказать, что глава отдела миграционной службы был умен, – не сказать ничего. Он был мудр, как сфинкс. И дело не в том, что у него за спиной имелись два оконченных с отличием института и ВПШ. Я встречал недалеких людей и с четырьмя дипломами. Приятель перемежал речь латинскими поговорками, которых знал сотни, на все случаи жизни. Лет в 35 человек решил, что его английский недостаточно хорош, переучивал язык в американском варианте самостоятельно и в разговоре часто щеголял иностранными словечками. Но главное – он делал свою работу с душой, решал проблемы людей так, будто играл в шахматы: анализировал ситуации, просчитывал ходы, предвидел ответные меры и продумывал возможные контрмеры. Не знаю случая, чтобы он когда-то проиграл.

Помню высокого, худощавого седовласого старика в потертом пиджаке с орденскими планками, приехавшего откуда-то со Средней Азии. Он собирался покупать ветхий домик, и какую-то часть суммы государство, как бывшему военнослужащему, могло ему оплатить. Дед собрал уже кучу справок, и получение справки о праве на компенсацию было на мази. Предстояло теперь добиться, чтобы специальная комиссия произвела осмотр состояния дома и оценила его фактическую стоимость. Комиссия не работала на постоянной основе, по каждому поводу комплектовалась заново, и к женщине, которая отвечала за это дело в данном случае, старик ходил уже пятый раз. Опять безуспешно. Друг, выслушав его рассказ, сказал:

– Виктор Андреевич, не ходите к ней больше, сам этим займусь. Мы ее дожмем. Ступайте домой, отдыхайте. Дочери вашей позвоню, как решится вопрос.

Когда посетитель вышел, я не мог сдержать возмущения:

– Ну, вот не понимаю! Зачем этой тетке издеваться над дедом, заставлять его по десять раз ходить к ней на поклон? Как так можно – с беженцем, ветераном, стариком? Садистка, что ли?

Он оторвал глаза от бумаг, взглянул на меня исподлобья:

– Камрад Валерий, ты реально не доезжаешь? Не понимаешь, чего она хочет? По моему мнению, дама склоняет посетителя к тому, чтобы он ее материально «простимулировал». Ну, денежку дал. Андестенд? А дед – офицер, очень порядочный человек, он не понимает намеков. Да у него и нет ничего, кроме пособия. Пенсию военную только переоформляем. И нечего прецедент создавать. Раз позволь – она начнет с других выжимать. Нельзя дать женщине пойти по этой скользкой дорожке и погубить свою бессмертную душу. Фигу ей без масла, сказать по-русски.

Я аж подскочил на стуле:

– Вот ведь!.. И что, ты ничего не будешь предпринимать? Дай ее телефон, позвоню. Нет, я сейчас к ней…

– Да все я предприму, уймись. На этой неделе, посмотришь, уже комиссия к нему придет. Понимаешь, я могу просто позвонить вашему бургомистру, мы с ним корешимся. Он ей устроит взбучку, и вопрос решится. В этом конкретно случае. Но дедушка ж не один. В следующий раз женщина каждого, кто от меня, будет гнобить. Связи подключит свои, чтоб осложнить мне работу. Знаешь, какие мы, бюрократы, злопамятные и клановые? А страдать будут мои подопечные.

– Может, написать о ней? Страна должна знать своих героев.

– А что ты напишешь – что тетка взятку вымогает? Аргументы и факты какие будут в твоей статье? Вообще, смотри сам: это ты журналист, твоя задача – спасать человечество от злодеев. Мое дело – помогать конкретным людям в меру сил…

– Ну, у тебя и терпение! Я бы на твоем месте за неделю разругался со всей администрацией.

– Вот поэтому ты – на своем месте, а я на своем…

Dictumestfactum. По-нашему: мужик сказал – мужик сделал. Он-таки выбил ветерану безвозвратную сумму на покупку жилья, и тот купил домик. Я тоже участвовал в организации новоселья: помогал деду грузить и перевозить вещи.

Женщина из Ферганы

Чего еще было не отнять у моего друга-бюрократа – он очень хорошо умел скрывать свои чувства. Как-то раз я забежал попутно, буквально поздороваться, но пока посетителей не было, мы немножко поговорили о том о сем. И за это время он ни словом не обмолвился о предстоящем событии. Я уже собирался уходить, но приятель остановил:

– Дружище, задержись на пять минут. Тебе будет интересно.

И посмотрел на часы. Сам очень пунктуальный, он и от других всегда ожидал и добивался того же.

Посетительница пришла минута в минуту, как ей было назначено. Я немного представлял, кто эта невысокого роста пожилая женщина с погасшими запавшими глазами. Она – наша, местная, но еще девушкой уехала отсюда. Где-то училась, вышла замуж за турка-месхетинца и укатила с ним в Узбекистан. Муж погиб во время Ферганских событий, однако ее с детьми успел переправить в Россию. Она возвратилась в родной городок, но папы с мамой уже много лет не было в живых, а в родительском доме обитали другие люди. С двумя дочками и сыном женщина скиталась по квартирам. Мой товарищ помогал ей оформить пособия на детей, получить какие-то субсидии, решить вопрос с жильем. Последнее представлялось самым трудным, фактически нереальным делом: в то время в стране повсеместно разваливались строительные организации. У нас их было три, закрылись все. Ничего не строилось, не вводилось в эксплуатацию, не сдавалось.

Войдя, женщина, шаркая, прошла к столу, горбясь, села на стул напротив хозяина кабинета. Тот встал, поправил галстук. Сказал звонким, торжественным голосом:

– Уважаемая Людмила Сергеевна! У меня для вас хорошая новость. Вашей семье выделена трехкомнатная квартира. Но только не здесь: в Сердобске Пензенской области. Вас устраивает Сердобск? Вот ключи, вот ордер. Можете отправляться, жить.

Она не сразу поняла смысл сказанного. Переспросила устало:

– Какую квартиру?

– Какую обещал…

Наконец до нее дошло. Она вскочила с места:

– Квартиру? Нам? Мы что – можем ехать туда и заселяться? Когда?

– Да хоть сейчас.

Женщина буквально выхватила у него из рук ключи и бумаги и выбежала.

Друг подмигнул мне и сказал нарочито равнодушным голосом:

– Ну, вот! Хоть бы поблагодарила.

И мы засмеялись оба. Понятно было: женщина забыла сказать «спасибо» не потому, что плохо воспитана. Растерялась просто.

Благими намерениями вымощена дорога в ад

Тем паче меня поражала его аполитичность при таком-то умище. В стране шла ожесточенная грызня между коммунистами и демократами, красными и белыми. В семьях происходили скандалы на почве политики, баталии и споры. По праздникам колонны демонстрантов власти направляли разными маршрутами, чтобы толпы, столкнувшись, не вступили в рукопашную. А моего приятеля это все как будто совершенно не интересовало. Я, грешным делом, пытался спровоцировать бывшего работника райкома на дискуссии о роли партии в истории. Он не вступал в спор, а вместо того, чтобы опровергнуть или поддержать мое мнение, прятал свое за вопросом:

– Ты так полагаешь?..

То ли утвердительно, то ли иронически он произносил эту фразу, было непонятно, но развивать тему желание у меня пропадало. Однажды только, когда я провожал его к поезду, бывалый аппаратчик высказал свои мысли по поводу политических убеждений:

– Камрад Валерий, чушь это все. Хороший чиновник, поверь, идеологии собственной не имеет, а в партии состоит той, в которой целесообразно состоять на данный момент. Никто из моих знакомых райкомовских, обкомовских работников не читал для души ни Ленина, ни Маркса – разве что я сам. Будет Вольфович президентом – и руководящей партией страны станет ЛДПР, а все чиновники – либеральными демократами. Победит на выборах Зюганов – все снова станут коммунистами. Но это будут те же самые люди.

Исторически сложилась в СССР система управления однопартийная. КПСС была органом власти и кузницей управленческих кадров. Человек, имеющий задатки лидера, еще в школе входил в совет дружины, в комсомольский актив. Потом он попадал в райком комсомола, оттуда – инструктором в райком партии, затем на какую-нибудь руководящую должность, опять в райком завотделом. И поднимался по ступенькам, насколько хватало ума и компетенции. Прежде чем стать директором большого завода или секретарем обкома, человек проходил сито жесткого отбора на интеллект, руководительские, организаторские качества. Система управленческая – пусть несовершенная, но работающая, логичная.

Сейчас любой крикун может стать депутатом, совершенно случайный человек – оказаться на ответственном посту. Это лучше? Разруха нынешняя – не последствия правления КПСС, а результат поголовного непрофессионализма, некомпетентности работников властных структур. Со временем все устаканится, умные люди вытеснят глупых из власти, это закон природы.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как согласиться:

– Пожалуй, ты во многом прав…

Друг мой не был романтиком, не был циником. Он был реалистом. Мы шли через парк, и приятель обратил мое внимание:

– Друже, ты вот все за социальную справедливость меня агитируешь воевать. Посмотри, как тут спокойно, красиво. Березки шелестят, птички чирикают. Нет в природе никаких кризисов, дефолтов, путчей. Грачи и ежики не борются за социальную справедливость. Только люди с ума сходят, устраивают всякие бузы, перевороты, революции. История знает только три примера, когда в результате революции народу стало лучше: о них написано в книгах «Три толстяка», «Приключения Чиполлино» и «Незнайка на Луне». В остальных случаях все оканчивалось катастрофой. Odiprofanumvulgusetarceo. Я не могу любить все человечество, не желаю бороться за лучшее переустройство всего мира. Хочешь улучшить мир – свою работу делай хорошо. Идеи, что народ априори свят и добр, ни в чем не виноват никогда и достоин лучшей власти, чем та, которую имеет, – это лапша, которую вешают на уши электорату демагоги, сами рвущиеся к руководству. Нет никаких прекрасных «мы», которыми правят некие злобные «они», прилетевшие из космоса. Мы все – один народ. В Евангелии говорится о покаявшемся на кресте разбойнике, первым вошедшем в рай, а не о каком-нибудь Кудеяре некрасовском, якобы получившем прощение грехов за убийство пана-угнетателя. Исправлять надо себя самого и любить тех, кто рядом.

Вместо эпилога

Много лет прошло с тех пор. Сегодня я сам – седовласый, мудрый, аполитичный человек. Со скепсисом смотрю на события в братской стране, которую борцы за социальную справедливость стремятся преобразовать по сценарию другой соседней страны. И искренне желаю прекраснодушным романтикам, чтобы у них ничего не получилось. Потому что нормальных людей жалко. А уж в нашей стране – да Боже упаси!

Давно разошлись наши дороги с другом. Он сегодня – большой начальник, в другом городе живет. Все так же пунктуален, обязателен. Я могу забыть позвонить ему в день рождения, поздравить, он мне – никогда. Даже звонит всегда в одно и то же время – между 19 и 20: знает, что в этот момент я с семьей – за столом, и мне будет приятно услышать слова поздравления. Пожелания оканчивает коротким: «Жму руку!» Долго ему некогда разговаривать: у него куча дел.

Много-много денег, судя по его машине выпуска отечественного автопрома, он не заработал. Но храм построил в своем городе. Друзья, бывшие комсомольцы-однопартийцы, помогли.

---

Валерий Серяков

---